Марли и я: жизнь с самой ужасной собакой в мире - Страница 32

– Проблема? – переспросил я.

– Похоже, сегодня благоприятный день для рожениц, – весело отозвалась медсестра. – Все родильные палаты заняты.

Как заняты? Это же самый важный день в нашей жизни! А как же удобный диванчик, романтический ужин для двоих, шампанское и тост?

– Но ведь мы забронировали палату заранее, несколько недель назад! – возмутился я.

– Сожалею, – ответила женщина с полным отсутствием на лице даже намека на сочувствие. – Мы не можем точно знать, когда у какой пациентки начнутся роды.

Довод медсестры показался мне убедительным, и, похоже, спорить было бесполезно. Она проводила нас на другой этаж, где находились стандартные больничные палаты. Но когда мы пришли в родильное отделение, дежурная медсестра и вовсе озадачила нас.

– Вы не поверите, но все палаты заняты, – сказала она. Такого не может быть. Дженни внешне спокойно приняла эту новость, но я взорвался:

– И что вы предлагаете? Рожать на автостоянке?

Глядя на меня, медсестра спокойно улыбалась: по-видимому, она привыкла к эксцентричному поведению будущих отцов.

– Не волнуйтесь, мы найдем для вас место.

Она сделала несколько телефонных звонков. Наконец мы направились вдоль длинного коридора вниз, пройдя через несколько двойных дверей. В итоге оказались в родильном отделении, таком же, какое только что покинули; правда, здешние пациентки явно не принадлежали к консервативным зажиточным слоям общества. Мы слышали, как медсестры общались с роженицами на испанском и видели томящихся в нервном ожидании черных от загара мужчин, которые теребили мозолистыми руками соломенные шляпы. Округ Палм-Бич – место отдыха неприлично богатых людей, но мало кто знает, что здесь расположены фермы, некогда заложенные на болотистых землях. Ежегодно тысячи сезонных рабочих, главным образом из Мексики и Центральной Америки, стекаются в Южную Флориду для сбора урожая перца, томатов, салата и сельдерея. Зимой эти овощи поставляют на Восточное побережье. Похоже, мы оказались в палате, где появлялись на свет дети этих мигрантов. Временами тишину нарушал пронзительный женский крик, за которым следовали тяжкие стоны. Все это напоминало фильм ужасов. Дженни стала бледной, как привидение.

Медсестра проводила нас в небольшое помещение, где были одна кровать, один стул и всякая электроника, и подала Дженни сменную одежду.

– Добро пожаловать в родильное отделение для нищих, – примчавшись через несколько минут, весело проговорил своим басом доктор Шерман. – Пусть вас не смущает, что здесь лишь стены да потолок.

В палатах имелось самое современное оборудование, и там работали опытнейшие акушерки больницы. Поскольку бедные женщины часто не имели возможности позаботиться о себе, их роды протекали трудно.

– Вы попали в хорошие руки, – заверил нас доктор Шерман, осматривая Дженни. А потом он исчез – так же стремительно, как и появился.

С рассветом у Дженни начались регулярные схватки, и мы поняли, что действительно попали в хорошие руки. Медсестры были опытными специалистами. От них исходила уверенность, они проявляли заботу о роженице, проверяли пульс ребенка и помогали Дженни. Я беспомощно стоял в стороне, пытаясь поддержать жену, но толку от меня было мало. Один раз Дженни огрызнулась на меня сквозь сжатые зубы: «Если еще хоть раз спросишь, как дела, ВРЕЖУ ТЕБЕ ПО МОРДЕ!» Видимо, я выглядел уязвленным, поскольку одна из медсестер подошла ко мне, сочувственно постучала по плечу и сказала: «Добро пожаловать на роды, папаша. Все постигается с опытом».

Иногда я выходил из помещения и присоединялся к другим мужчинам, ожидавшим в холле. Каждый из нас, прижав ухо к двери той палаты, где рожала его жена, слушал ее крики и стоны. Я чувствовал себя немного нелепо в своей спортивной рубашке цвета хаки с короткими рукавами и легких туфлях, но казалось, что работники ферм не возражали против моего присутствия. Вскоре мы уже по-братски улыбались и кивали друг другу. Они не говорили по-английски, а я – по-испански, но это не имело никакого значения. Мы сообща переживали эти моменты.

Или почти сообща. В тот день я узнал, что в Америке обезболивание – это роскошь, а не необходимость. Тем, кто мог себе это позволить (или чья страховка покрывала эти расходы, как в нашем случае), делали анестезию. Примерно через четыре часа после начала родов к Дженни пришел анестезиолог: он ввел шприц с инъекцией, прикрепив его к капельнице. Через несколько минут нижняя часть туловища жены утратила чувствительность, и Дженни удобно устроилась на кровати. Мексиканкам в соседних палатах повезло меньше. Им приходилось рожать по старинке, и их дикие вопли продолжали витать в воздухе.

Шли часы. Дженни тужилась. Я поддерживал ее. На улице уже стемнело, когда я вышел в коридор, держа в руках подобие крошечного футбольного мяча, замотанного в кучу пеленок. Я поднял своего новорожденного сына над головой, и мои новые друзья, увидев его, прокричали: «Es el nino!» Другие отцы тоже широко улыбались и поднимали вверх большие пальцы в знак одобрения – жест, понятный на любом языке. В отличие от наших жарких споров по поводу клички для собаки мы легко и почти мгновенно придумали имя нашему первенцу, назвав его Патриком, в честь первого Грогэна, прибывшего в Соединенные Штаты из ирландского графства Лимерик. К нам заглянула медсестра, которая сообщила, что послеродовая палата наверху освободилась. Казалось, что сейчас менять помещение не имело смысла, но сестра помогла Дженни сесть в кресло-коляску, положила ей на руки нашего сына и быстро увезла обоих. Деликатесы нам, в общем-то, не понадобились.