Марли и я: жизнь с самой ужасной собакой в мире - Страница 29

Все так и было. На этот раз Эсси взяла мою видеопленку и записала первые, размытые, зернистые изображения нашего ребенка. Мы услышали стук его сердца и пульсацию четырех маленьких сердечных камер. Мы увидели очертания головки плода и его четыре конечности. В кабинете УЗИ неожиданно появился сам доктор Шерман, который заверил, что все идет прекрасно. Он посмотрел на Дженни и своим раскатистым голосом спросил:

– Детка, что ты плачешь? Ты должна радоваться!

Эсси легонько стукнула его своим блокнотом:

– А ну-ка, ступайте, доктор, дайте ей побыть одной.

Затем она перевела взгляд на Дженни, словно говоря: «Ох уж эти мужчины, они ничегошеньки не понимают!»

Что ж, совместное проживание с беременной женщиной, признаюсь, немного сбило меня с толку. Я не приставал к Дженни, сочувствовал ей, старался не слишком откровенно корчить физиономию, когда она настаивала на том, чтобы почитать мне вслух книгу «В ожидании ребенка». Говорил ей комплименты вроде: «Ты выглядишь потрясающе. Правда. Как стройный воришка в магазине, который стянул баскетбольный мяч и сунул себе под майку». Даже делал все, чтобы не зацикливаться на ее все более странном поведении. Спустя некоторое время я был на короткой ноге с работниками ночной смены круглосуточного супермаркета, потому что мог заявиться туда, чтобы купить мороженое, яблоки, сельдерей или жевательную резинку с таким вкусом, о существовании которого даже понятия не имел.

– Вы уверены, что это чесночный вкус? – спрашивал я. – Жена сказала, что надо обязательно со вкусом чеснока.

Как-то вечером – Дженни находилась на пятом месяце – ей взбрело в голову, что пора купить носочки для малыша. Конечно, они нужны, согласился я, и, само собой разумеется, придет срок, и мы купим все необходимое. Но она имела в виду не то, что они нам потребуются через несколько месяцев; она сказала, что носочки нужны прямо сейчас.

– Нам нечего будет надеть малышу на ножки, когда повезем его из роддома, – произнесла она взволнованным голосом.

Не важно, что до родов еще четыре месяца. Не важно, что к тому времени на улице будет плюс тридцать два. Не важно, что даже такой профан, как я, знает, что после выхода из чрева матери ребенок будет весь закутан в пеленку.

– Милая, ну хватит, – сказал я. – Будь благоразумной. Сейчас восемь часов вечера, воскресенье. Где я найду носочки для малыша?

– Нам нужны носочки, – повторила она.

– У нас впереди уйма времени, чтобы купить их, – настаивал я. – Недели, даже месяцы.

– Мне мерещатся его голенькие крошечные пальчики, – заплакала она.

Спорить было бесполезно. Я долго объезжал окрестные магазины, ворча про себя, пока не увидел круглосуточный гипермаркет, где смог купить пару ярких носочков, таких крохотных, что их можно было принять за напальчники. Вернувшись домой, я достал их из сумки, и Дженни успокоилась. Наконец-то носочки приготовлены. Слава богу, мы успели урвать последнюю пару, пока не иссяк стратегический запас товара, что могло случиться в любой момент без всякого предупреждения. За крошечные пальчики нашего ребенка можно не беспокоиться. Теперь можно было лечь спать.

* * *

На фоне протекавшей у жены беременности я продолжал тренировать Марли. Каждый день занимался с ним и теперь сам мог повеселить друзей, дав команду «лежать!», и Марли, как подкошенный, падал лапами кверху. Он старательно выполнял команды, если только в поле зрения не появлялся другой объект, на который переключалось его внимание, например, собака, кошка, белка, бабочка, почтальон или водоросли на поверхности воды. Он садился, если ему не слишком хотелось стоять, и находился рядом до тех пор, пока не появлялось нечто манящее, ради чего стоило пожертвовать легким удушьем от ошейника: собаки, кошки, белки и прочее. Пес делал успехи, однако это не означало, что он повзрослел и стал спокойной, хорошо воспитанной собакой. Если я грозно возвышался над ним и строгим голосом подавал команды, он подчинялся, порой даже делал это с радостью. Тем не менее его нрав оставался прежним.

Он с отменным аппетитом поедал манго, которые кучами валялись на земле в нашем садике. Каждый плод весил не меньше полкило, и фрукт был настолько сладким, что вскоре у него начинали болеть зубы. Марли ложился на траву и, зажав спелый плод передними лапами, выгрызал зубами мякоть. Крупные куски у него в пасти превращались в лепешки, но, когда он, пожевав, выплевывал их, казалось, что их вымачивали в кислоте. Иногда он мог часами нежиться в саду, поглощенный своей страстью к фруктам.

Как бывает со всяким любителем фруктов, кое-что в его пищеварительной системе стало меняться. И вскоре наш задний дворик весь покрылся огромными жидкими лепешками броских собачьих экскрементов. Единственным плюсом было то, что не заметить их было просто невозможно. А когда созрели все плоды манго, своим цветом они стали напоминать светоотражающие оранжевые полосы, устанавливаемые во время ремонта дорог.

В его рацион входили и другие вещи. Я мог наблюдать их каждое утро, когда приводил в порядок задний двор. Здесь валялся пластмассовый солдатик, там – кусок резины. В одном месте лежала помятая пробка от бутылки содовой. В другом – жеваный колпачок от ручки. «Так вот куда подевалась моя расческа!» – однажды воскликнул я.

Марли поедал банные полотенца, губки, носки и салфетки. Особенно его привлекали синие бумажные полотенца, которые после обработки в кишечнике напоминали голубые флажки на вершине оранжевой горки.

Но не все съеденное Марли выходило из кишечника естественным путем, поэтому у него была привычная тошнота, словно у больного булимией. Мы слышали его громкое предупреждение – га-а-ак! – в соседней комнате и мчались туда, но очередной предмет уже оказывался в жиже непереваренного манго и собачьего корма. Прекрасное воспитание Марли не позволяло ему блевать на деревянный пол или хотя бы на кухонный линолеум. Он всегда метил на персидский ковер.