Марли и я: жизнь с самой ужасной собакой в мире - Страница 73

Старость не радость – сомневаться не приходится. Молодость уже не воротишь.

* * *

Марли напоминал мне о быстротечности жизни, о ее преходящих радостях и упущенных возможностях. Напоминал о том, что каждому из нас только раз дается шанс попасть «в яблочко» и второй попытки в жизни не бывает. Сегодня ты в состоянии доплыть чуть не до середины океана, надеясь схватить удачу за хвост, а завтра с трудом наклоняешься, чтобы попить из своей миски. Мне, как и всем, дана только одна жизнь. Я постоянно мысленно возвращался к одному и тому же вопросу: «Зачем я трачу свои годы на журнал о садоводстве?» Дело было не в том, что от новой работы не получал отдачи, – я гордился произошедшими в журнале переменами. Но сильно тосковал по газетам, по людям, которые их делают, и тем, кто их читает. Мне не хватало возможности быть сопричастным к главной новости дня, и скучал по настрою, что могу внести свою лепту, пусть совсем скромную. Я томился без скачков адреналина, которые были неизбежны, когда приходилось писать статьи за несколько часов до сдачи номера в печать, и мне не хватало ни с чем не сравнимого удовлетворения, когда утром открывал почтовый ящик, заваленный ответами на мои слова, эмоции, мысли. Но больше всего тяготило отсутствие возможности рассказывать людям истории, и лишь удивлялся собственному решению: что́ меня надоумило уйти с работы, которая идеально мне подходила, и пуститься в авантюру с этим журналом, с его мизерным бюджетом, вечным поиском рекламодателей (а также квалифицированного персонала) и неблагодарным трудом редактора.

Когда один из моих бывших коллег упомянул, что газете Philadelphia Inquirer требуется ведущий рубрики, я ухватился за эту возможность, не раздумывая ни секунды. Такое место получить чертовски трудно даже в маленькой газете: когда появляется вакансия, на нее сразу же назначается кто-то из сотрудников. Перо доверяют ветеранам, которые уже зарекомендовали себя хорошими журналистами. У Inquirer была прекрасная репутация, за последние годы издание получило семнадцать престижных Пулитцеровских премий в области журналистики и считалось одной из лучших газет в стране. Я был ее поклонником и вот теперь получил приглашение на собеседование. Чтобы работать здесь, мне даже не нужно было переселяться: офис находился в сорока пяти минутах езды от Пенсильванской федеральной трассы – вполне приемлемое расстояние. Я не очень-то верю в чудеса, но все это казалось слишком невероятным, чтобы быть правдой, словно вмешалось само провидение.

* * *

В ноябре 2002 года я сменил свою рабочую одежду садовника на аккредитацию журналиста Philadelphia Inquirer. Может статься, это был лучший день в моей жизни. Я оказался там, где мне и следовало быть: в редакции газеты.

Я проработал на новом месте всего несколько месяцев, когда на Филадельфию обрушился первый в 2003 году сильный буран. Снегопад начался еще в воскресенье вечером, а к тому времени, как на следующий день небо прояснилось, на земле лежали сугробы высотой около 60 сантиметров. Пока местные власти расчищали дороги, дети три дня не ходили в школу, а я посылал свои материалы из дома. Я одолжил у соседа снегоуборщик, расчистил подъездную дорожку, а заодно прокопал узкий проход к входной двери. Зная, что Марли вряд ли сможет выбраться в сад по снежным заносам, не говоря уже о том, чтобы преодолеть глубокие сугробы по пути, я расчистил ему пятачок, его собственную «секретную комнатку», как назвали ее дети. В действительности это была небольшая площадка возле главной дорожки, на которой он мог делать свои дела. Правда, когда я позвал его на улицу, чтобы опробовать его новые удобства, он долго стоял в дверном проеме и недоверчиво принюхивался к снегу. У него были довольно специфические представления о подходящем месте, где можно было справить естественные потребности, и моя площадка явно не отвечала его требованиям. Он уже занес лапу, чтобы собраться помочиться, но вдруг что-то остановило его. Писать прямо здесь? Под окном? Ты что, шутишь?! Он повернулся, с огромным трудом одолел скользкие ступеньки и скрылся в доме.

В тот вечер я снова вывел его на прогулку после ужина, и на этот раз Марли было невтерпеж. Ему нужно было на улицу. Он нервно прохаживался по расчищенному проходу и по «секретной комнатке», потом выходил на подъездную дорожку, стучал когтями по мерзлой земле и нюхал снег. Нет, так не пойдет. Я даже не успел остановить его, как он вскарабкался на снеговую насыпь, образовавшуюся после работы снегоуборщика, и побежал через весь сад к заснеженным елям, которые стояли метрах в пятнадцати от нас. Я не верил собственным глазам: мой больной артритом пес отважился на переход через Альпы! Через каждые пару шагов его зад утопал, а лапы проваливались в снег. Несколько секунд он лежал на животе, потом снова поднимался и продолжал борьбу. Он медленно, с большим трудом пробирался через глубокие сугробы, используя мускулы своих все еще сильных плеч. Я стоял в оцепенении на подъездной дорожке, прикидывая, как буду его спасать, если он вдруг застрянет и не сможет вылезти самостоятельно. Но пес продвигался все дальше и дальше и наконец добрался до ближайшей ели. Неожиданно меня осенило, зачем он проделал этот путь. У Марли был план, причем, надо признать, гениальный. Под густыми ветвями снега было совсем немного. Крона дерева послужила навесом, и, как только Марли оказался под ним, он мог свободно передвигаться и приседать, где ему нравится. Он привычно закружил, обнюхал все вокруг и порылся в снегу, стараясь отыскать подходящее место. Однако, к моему большому удивлению, он побежал к соседнему дереву. Первое место казалось мне просто идеальным, но оно явно не отвечало высоким стандартам Марли.