Марли и я: жизнь с самой ужасной собакой в мире - Страница 52

– Несколько сотен баксов, и комната будет как новенькая, – проговорила она.

– Полностью с тобой согласен, – откликнулся я. – Организую дополнительные выступления, чтобы подзаработать. Так и оплатим ремонт.

Через несколько минут Марли успокоился. Его веки отяжелели, а глаза покраснели – под действием лекарств всегда наступала такая реакция. Сейчас он напоминал поклонников рок-группы Grateful Dead. Я не мог видеть его в таком состоянии – просто не выносил этого, поэтому всегда возражал против таблеток успокоительного. Но прием лекарства помогал ему справиться с ужасом и обуздать мнимую смертельную угрозу. Если бы Марли был человеком, то я назвал бы его клиническим психопатом. Он страдал навязчивыми состояниями, паранойей и верил в существование какой-то темной злой силы, которая приходит с небес, чтобы забрать его. Он свернулся на коврике перед раковиной на кухне и глубоко вздохнул. Я опустился рядом с ним на колени и погладил собачью шерсть, испачканную запекшейся кровью. «Ну, песик, – произнес я. – Что же нам с тобой делать?» Не поднимая головы, он посмотрел на меня налитыми кровью, остекленевшими, невыразимо печальными глазами. Словно пес хотел поделиться чем-то важным, что мне было необходимо понять. «Я знаю, – проговорил я. – Знаю, что ты не можешь сдержаться».

* * *

На следующий день мы с Дженни взяли мальчиков, отправились в зоомагазин и купили гигантскую клетку. Там были клетки разных размеров, но когда я описал габариты Марли, продавец подвел нас к самой большой.

Она была настолько огромной, что даже лев мог стоять и свободно поворачиваться в ней. Она была изготовлена из тяжелой стали, имела два засова, чтобы дверь надежно закрывалась, и тяжелый стальной лоток, закрепленный на днище. Это был наш ответ Марли, наш мобильный карцер. Конор и Патрик забрались внутрь, а я задвинул засовы, заперев их на минуту.

– Ну что, ребята? Как вы думаете, выдержит эта клетка нашего суперпса? – спросил я.

Конор покачал дверь клетки, просовывая пальцы сквозь прутья решетки, словно бывалый заключенный, и сказал:

– Я в тюйме.

– Пиятиль будет нашим заключенным! – поддержал разговор Патрик. Подобная перспектива ему понравилась.

Вернувшись домой, мы поставили клетку возле стиральной машины. Мобильный карцер занял около половины площади подсобки.

– Марли, иди сюда, – позвал я, когда мы окончательно установили клетку. Я кинул игрушку, и он с удовольствием бросился за ней. Пока он ее грыз, не подозревая о новом испытании на своем жизненном пути (подобные эксперименты психиатры называют «принудительным вмешательством»), я закрыл за ним дверцу, заперев ее на засов.

– Твое место теперь здесь, когда нас не будет дома, – весело пояснил я.

Марли стоял, довольный и пыхтящий, без признаков озабоченности на морде, а затем, вздохнув, он улегся.

– Добрый знак, – отметил я. – Очень хороший знак.

В тот вечер мы решили испытать на практике собачью тюрьму строгого режима. На этот раз мне даже не понадобилось заманивать Марли. Я просто открыл дверцу, свистнул, и он сам забежал туда, стуча хвостом по металлическим прутьям.

– Будь хорошим мальчиком, Марли, – сказал я.

Когда мы посадили сыновей в минивэн, чтобы отправиться пообедать, Дженни сказала:

– Знаешь что?

– Что? – спросил я.

– Впервые за все время, что мы оставляем Марли одного, у меня не ноет под ложечкой, – призналась она. – До сегодняшнего дня я не осознавала, насколько это раздражает.

– Понимаю, – сказал я. – Обычно мы всегда гадали, что же Марли разрушит на сей раз.

– Да или во что нам обойдется этот короткий вечер, проведенный в кино.

– Это как русская рулетка.

– Думаю, клетка – наша самая полезная покупка, – добавила она.

– Нам следовало ее купить гораздо раньше, – согласился я. – Душевное спокойствие превыше всего.

Мы прекрасно пообедали, а потом задержались, чтобы полюбоваться закатом на пляже. Мальчики плескались в волнах, бегали за чайками, бросали горсти песка в воду. У Дженни был непривычно умиротворенный вид.

То обстоятельство, что Марли сидит в безопасности в карцере, то есть там, где он не может нанести увечье ни себе, ни причинить урон чему-либо другому, действовало на нас подобно целительному бальзаму.

– Какой чудесный пикник мы устроили! – улыбнулась Дженни, когда мы подъезжали к дому.

Я собрался согласиться с ней, но вдруг боковым зрением заметил что-то странное. Повернув голову, взглянул в окно возле входной двери. Жалюзи закрыты – как всегда, когда мы уходили куда-нибудь. Но чуть выше подоконника пластины жалюзи были подняты, и сквозь них что-то просвечивало.

Что-то черное. И мокрое. Прижатое к стеклу.

– Какого… – начал я. – Как он мог… Марли?

Стоило открыть дверь, навстречу мне, разумеется, бросился наш пес. Он вился ужом в прихожей, невероятно счастливый, что хозяева снова вернулись домой. Мы прочесали весь дом, проверяя каждую комнату, каждый шкаф на предмет следов типичного поведения Марли, который был предоставлен сам себе. Дом находился в порядке, имущество не пострадало. Мы зашли в подсобку. Дверь клетки была распахнута, словно тайный сообщник Марли прокрался в дом и выпустил заключенного. Я присел на корточки, чтобы осмотреть замки. Засовы были отодвинуты, и с них стекала собачья слюна.

– Это сделано изнутри, – пришел я к выводу. – Каким-то образом наш Гудини «пролизал» себе путь из Большого Домика.

– Быть такого не может, – сказала Дженни. Позже она добавила еще одно словцо, и я обрадовался, что дети находятся далеко и не слышат его.