– Милая, – сказал я, – к тебе приехали папарацци. Медсестра, которая ухаживала за ребенком, сказала:
– Вы можете в это поверить? Там, в холле, Дональд Трамп.
– Дональд Трамп? – переспросила Дженни. – Не знала, что он в положении.
Трамп сколотил многомиллионное состояние на продаже недвижимости и наделал много шуму, когда несколько лет назад переехал в Палм-Бич и обосновался в просторном поместье, которое ранее принадлежало Марджори Мерриуэзер Пост, единственной наследнице империи своего отца, Чарли Уильяма Поста, компании по производству сухих завтраков. Поместье называлось Mar-a-Lago, что в переводе означает «От моря к озеру». Оно занимало территорию около семи гектаров от побережья океана до Берегового канала. Там даже имелась площадка для гольфа с девятью лунками. Если встать в конце нашей улицы и посмотреть на другой берег канала, то можно увидеть возвышающиеся над пальмами остроконечные башенки особняка с 58 спальнями, который был построен в мавританском стиле. Трампы и Грогэны были почти соседями.
Я включил телевизор и узнал, что Дональд и его девушка Марла Мэйплз стали счастливыми родителями девочки, которую назвали Тиффани; она родилась немного позже, чем мой Конор.
– Нам надо пригласить их, чтобы наши дети поиграли вместе, – сказала Дженни.
Из окна мы наблюдали за суетой телевизионщиков, которым не терпелось запечатлеть Трампов с новорожденной на руках при выходе из больницы. Марла с наигранной застенчивостью улыбалась на камеры, глядя на малышку; Дональд приветственно махал рукой и бойко подмигивал.
– Я чувствую себя великолепно! – крикнул Трамп репортерам, и они укатили в роскошном лимузине.
На следующее утро, когда настало время отправляться домой, миловидная санитарка на пенсии, которая безвозмездно работала в больнице, вывезла Дженни и Конора в кресле-каталке через вестибюль и автоматические двери на крыльцо, залитое солнечным светом. Здесь уже не было ни съемочных групп, ни передвижных студий со спутниковыми тарелками, ни звукового сопровождения, ни репортажей в прямом эфире. Только мы и пожилая санитарка-волонтер. Хотя меня никто не спрашивал, но я тоже чувствовал себя великолепно. Не только Дональд Трамп раздувался от гордости за свою дочь.
Санитарка и Дженни с ребенком ждали, пока я подгонял машину. Прежде чем положить новорожденного сына в детское сиденье, я поднял его высоко над головой, чтобы малыша увидел весь мир (если кто-нибудь наблюдал за нами), и произнес:
– Конор Грогэн, каждая твоя частичка столь же уникальна, как у Тиффани Трамп, никогда не забывай об этом.
Эти дни должны были бы стать счастливейшими в нашей жизни, и во многом они такими и были. Разница в возрасте у наших сыновей была 17 месяцев: один только родился, а второй уже начал ходить. Дети принесли нам глубочайшую радость. Однако депрессия, обрушившаяся на Дженни за время, проведенное в постели, никуда не исчезла. Несколько недель у нее было прекрасное настроение. Она легко справлялась с новыми обязанностями, поскольку теперь на нее легла ответственность за две жизни, которые целиком зависели от нее. Но временами она без внешнего повода становилась угрюмой и подавленной, словно ее обволакивал туман грусти, который не рассеивался по нескольку дней. Мы оба устали от недосыпания. Патрик по-прежнему будил нас по крайней мере один раз за ночь, а Конор часто плакал, требуя, чтобы его укачали или покормили. Нам редко выпадало больше двух часов непрерывного сна. Бывали ночи, когда мы становились похожи на зомби и бесшумно передвигались по дому со стеклянными, невидящими глазами: Дженни спешила к одному ребенку, я – к другому. Мы вставали в полночь, затем в два, в половине четвертого и еще раз в пять часов утра. А потом наступал рассвет, возвещавший начало нового дня, который приносил новые надежды и огромную, до боли в суставах, усталость, и все повторялось сначала. Из конца коридора доносился сладкий, радостный голос проснувшегося Патрика: «Мама! Папа! Витиятлл!» – и как бы мы ни старались повернуть время вспять, знали: ночь прошла, и поспать уже не удастся. Я начал варить более крепкий кофе и появлялся на работе в мятых рубашках и с пятнами от детской отрыжки на галстуках. Однажды утром в кабинете я поймал на себе взгляд одной симпатичной молодой сотрудницы. Она пристально смотрела на меня. Польщенный, я улыбнулся ей. Эй, сейчас, положим, я уже дважды отец, а женщины все еще обращают на меня внимание. Но тут она подошла и спросила: «Вы в курсе, что у вас на голове наклейка?»
Но недосыпание – это лишь полбеды. Еще больше хаоса нашей жизни добавляла постоянная тревога за новорожденного. Конор не дотягивал до нормального веса младенца его возраста и плохо усваивал молоко. Все мысли Дженни были поглощены здоровьем ребенка, но он, казалось, не собирался облегчать ее жизнь. Она давала ему грудь, и он жадно сосал молоко. Но потом одним глубоким выдохом срыгивал все съеденное. Дженни снова брала его на руки, и он опять с жадностью сосал и вновь освобождал желудок. Снова и снова кормление повторялось по одному и тому же сценарию, доводя Дженни до исступления.
Врачи поставили диагноз «рефлюкс» и направили на консультацию к специалисту, который дал нашему ребенку успокоительное и протолкнул ему в горлышко зонд, чтобы сделать гастроскопию. В конце концов организм Конора справился с недугом, и малыш набрал нужный вес, но на протяжении долгих четырех месяцев мы тревожились за него. Дженни пребывала в состоянии страха, стресса и разочарования, все это усугублялось отсутствием нормального сна. Она просто не находила себе места. Практически постоянно держала Конора на руках и беспомощно наблюдала, как он срыгивал молоко. «Я чувствую себя никчемной, – говорила она. – Ведь матери должны обеспечивать своим детям все необходимое». Она была как натянутая струна, и достаточно было малейшего нарушения порядка – незакрытая дверца серванта или крошки на столе, чтобы вспыхнула искра, чреватая взрывом.